Предлагаемый Вашему вниманию очерк, взятый из книги "Михаил Шаповалов: Избранное". В этой книги собраны почти все критические статьи Михаила Анатольевича. Темы, которых касается известный поэт и литературовед обширны. Есенин, Мицкевич, Карамзин, Пушкин, Рубцов - вот не полный список имен, чье творчество затрагивает наш земляк. Тот кто не равнодушен к русской культуре обязательно найдет для себя много нового. Книга рекомендуется, особенно, преподавателям школ и вузов.

Очерк об Владимире Маяковском - написан к 100-летию поэта.

РАЗРУШИТЕЛЬ

В 1929 году на юге Франции, в Ницце, случайно столкнулись лицом к лицу два соотечественника: художник-эмигрант Юрий Анненков и советский поэт Владимир Маяковский. Они были хорошо знакомы ещё по довоенному Петербургу. Зашли в ресторанчик, заказали буйябез. Вспоминая эту встречу, Юрий Анненков писал: «Мы болтали, как всегда, понемногу обо всём, и, конечно, о Советском Союзе. Маяковский, между прочим, спросил меня, когда же, наконец, я вернусь в Москву? Я ответил, что я об этом больше не думаю, так как хочу остаться художником. Маяковский хлопнул меня по плечу и, сразу помрачнев, произнёс охрипшим голосом:

- А я - возвращаюсь... так как я уже перестал быть поэтом.

Затем произошла поистине драматическая сцена: Маяковский разрыдался и прошептал, едва слышно:

- Теперь я... чиновник...»

Признание важное. Оно подтверждается строками из вступления в поэму «Во весь голос»:

...я

     себя

смирял,

становясь

на горло

собственной песне.

Но, задушив в себе песню (читай: поэзию), Маяковский не смог жить далее и покончил с собой.

Сегодня фигура Маяковского, его самоубийственный выбор (быть поэтом или стать «агитатором, горланом-главарём») видится в свете беспощадной правды.

Он начинал свой путь в литературу кубофутуристом. Его ранние, дерзкие и яркие, стихи идут oт левой живописи, от молодого протеста против приевшихся поэтических штампов.

Багровый и белый

               отброшен и скомкан,

в зелёный бросали

               горстями дукаты,

а чёрным ладоням

               сбежавшихся окон

раздали горящие

               жёлтые карты.

Динамичная смена красок в первом напечатанном стихотворении Маяковского «Ночь» свидетельствовала о том, что в мир пришёл новый поэт. В любовной лирике начала века навсегда останется горькое и благородное по чувству послание:

И в пролёт не брошусь,

и не выпью яда,

и курок не смогу

над виском нажать.

Надо мною,

кроме твоего взгляда,

не властно лезвие

ни одного ножа.

Завтра забудешь,

что тебя короновал,

что душу цветущую

любовью выжег

и суетных дней

взметённый карнавал

растреплет страницы

моих книжек...

Слов моих сухие листья ли

заставят остановиться,

жадно дыша?

Дай хоть

последней нежностью

выстелить

твой уходящий шаг.

                   («Лиличка! Вместо письма»)

Кубофутуристы были по сути своей «Иванами, не помнящими родства». Они затеяли войну со всей русской литературой, не признавали никаких авторитетов и предлагали «бросить Пушкина с Парохода Современности». Их публичные выступления сопровождались скандалами, о которых охотно писали в газетах, тем самым создавая кубофутуристам рекламу. Вместе с Давидом Бурлюком, Алексеем Крученых, Велемиром Хлебниковым и другими собратьями по перу Маяковский рвался к славе, избрав тактику эпатажа. В жёлтой кофте, крепко сбитый малый с лицом боксёра, зычным голосом прочитав свои стихи, он провозглашал со сцены: «Антракт десять минут. Желающие бесплатно получить по морде благоволят выстроиться в очередь в фойе...»

Приёмы хулигана-затейника рано выявились и в стихах Маяковского. Начав гонку за острым словцом, он уже не мог остановиться ни перед чем. Духовные ценности, культура, нравственность - всё подвергалось им осмеянию. Вот несколько кощунственных образчиков:

Я люблю смотреть,

как умирают дети.

        («Несколько слов обо мне самом», 1913)

А с неба смотрела какая-то дрянь

величественно, как Лев Толстой.

                             («Ещё Петербург», 1914)

Теперь -

клянусь моей языческой

силою! -

дайте

любую

красивую,

юную,-

души не растрачу,

изнасилую

и в сердце насмешку плюну ей!

                                      («Ко всему», 1916)

Россия!

Разбойной ли Азии зной

остыл?!

В крови желанья бурлят

ордой.

Выволакивайте забившихся

под Евангелие Толстых!

За ногу худую!

По камню бородой!

                        («Война и мир», 1915 - 1916)

Я не твой, снеговая уродина.

                              («России», 1916)

Футуристический безудерж Маяковского-разрушителя шёл по возрастающей. Глумливо обыграв строчки Иннокентия Анненского («Я люблю, когда в доме есть дети и когда по ночам они плачут»), он поднимает голос против Бога, славит насилие и отрекается от Родины.

А мы -

не Корнеля с каким-то

Расином -

отца, -

предложи на старьё

меняться, -

мы

и его

обольём керосином

и в улицу пустим -

для иллюминаций.

                        («Той стороне», 1918)

Прочитав такое, жалеешь, что нельзя ответить поэту: «Говорите за себя, Владимир Владимирович. Не обобщайте».

Маяковский, как известно, был человеком азартным и немало часов провёл за карточным столом. Играл профессионально: на деньги. Что ж, не он первый, не он последний - дело частное. Но когда читаешь стихотворение, где, радуясь своему выигрышу, Маяковский издевается над теми, кто зарабатывает «хлеб свой в поте лица своего» - то, по меньшей мере, недоумеваешь: по какому праву? По какому праву честный труд сапожника, бухгалтера, портного осмеян и что должно сказать о моральном облике поэта, который в военный 1915 год заявляет:

Слава тому, кто первый нашёл,

как без труда и хитрости,

чистоплотно и хорошо

карманы ближнему

вывернуть и вытрясти.

              («Тёплое слово кое-каким порокам»)

События 1917 года Маяковский приветствовал. Ещё бы! Пошла ломка всей России. Эта чудовищная акция вполне соответствовала его нигилистическому мировосприятию.

Пули, погуще!

По оробелым!

В гущу бегущим

грянь, парабеллум!

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мы тебя доканаем,

мир-романтик!

Вместо вер - в душе

электричество, пар.

Вместо нищих - всех миров

богатство прикарманьте!

Стар - убивать.

На пепельницы черепа.

                            («150000000», 1918)

Тезис «Интернационала» - «Кто был ничем, тот станет всем» - применим и к Маяковскому. Кто такой Владимир Маяковский до Октября? Представитель одной из крайних групп в поэзии, не пробившийся в большую литературу. Он считал себя гением, однако солидные журналы его не печатали. Признанные писатели относились к нему отрицательно или настороженно. Приходилось довольствоваться скандальной известностью героя газетных фельетонов. Выступив за большевистский переворот стихами и плакатами «Окна Роста», Маяковский получил поддержку сильных мира сего. Положение в литературе за время гражданской войны и военного коммунизма трагически изменилось: умер Александр Блок, лучший наш поэт XX века; расстреляли Николая Гумилёва; большая часть писателей и поэтов эмигрировала, спасаясь от красного террора. Старая литература кончилась и Маяковский решил, что пробил его час. Поэт революции, он вдохновляется отныне социальным заказом, то есть пишет требуемое партией. Он создаёт на злобу дня из года в год десятки стихотворений, равно откликаясь на события политические и бытовые. Он выдаёт «на-гора» антирелигиозные агитки, рекламу ГУМа, бодрые марши, скорбит о смерти Ленина, ругает заграницу. Но поэт в Маяковском ещё не задушен до конца партийным рифмачом-публицистом, как исключение из однородного потока словесной продукции выглядят: «Хорошее отношение к лошадям», стихи детям, поэмы «Люблю», «Про это».

В ранней юности, коротко, я попал под влияние Маяковского. Мне нравилась его любовная лирика, нравился и он сам, каким его я себе представлял: большим и сильным, остроумным и неуязвимым. Его напористость, его Я - как центр Вселенной - казались мне исключительными. Читатель доверчив. И я не видел в Маяковском хулителя всех ценностей, накопленных Россией, не видел, что их он пытается заменить то собственной персоной, то партийным лозунгом. Теперь, десятилетия спустя, я понимаю, что при формировании личности молодой человек ищет образец, которому он мог бы подражать.

Вкус же у меня в ту пору только развивался, и Маяковский не мог не увлечь. Я написал с десяток «футуристических» стихотворений, прочитал всё о Маяковском, что смог достать. В воспоминаниях современников поэта я почувствовал недоговорённость. Я так и не доискался ясного ответа на главный вопрос: почему он, сильный и неуязвимый, покончил с собой?

Потом на смену Маяковскому пришли другие поэты и как-то легко отодвинули его монументальный облик на второй план. Перечитав Маяковского уже студентом Литературного института, я понял деланность его вещей, их дидактичность, и обнаружил, что Маяковский воспитывает нового государственного, человека, готового выполнить во имя «светлого будущего» любой приказ.

В 1925 году Маяковский прозорливо разглядел среди советских вождей главного:

Я хочу,

чтоб к штыку

приравняли перо.

С чугуном чтоб

и с выделкой стали

о работе стихов,

от Политбюро,

чтобы делал

доклады Сталин.

                           («Домой»)

Ошибись, Маяковский, назови другую фамилию, кто знает, что бы с ним сталось. Ведь с происхождением у него было неблагополучно (из дворян), а лагеря «по перевоспитанию» действовали и уже практиковались «показательные процессы». Но Маяковский пользовался информацией с Лубянки, дружил с чекистами (в частности, с Яковом Аграновым, начальником секретного политотдела ГПУ) и постоянно писал о «рыцарях революции».

Есть твердолобые

вокруг

и внутри -

зорче

и в оба,

чекист,

смотри!

Мы стоим

с врагом

о скулу скула,

и смерть

стоит,

ожидает жатвы,

ГПУ -

это нашей диктатуры кулак

сжатый.

                       («Солдаты Дзержинского»)

«Кулак сжатый» за десять лет советской власти бил и бил, не останавливаясь: по священнослужителям, по дворянам, по интеллигенции, по всем несогласным с «линией партии» рабочим и служащим. А всё, по Маяковскому, недостаточно («Есть твердолобые вокруг и внутри...»). Он советовал в поэме «Хорошо»:

Юноше,

обдумывающему

житьё,

решающему -

сделать бы жизнь с кого,

скажу

не задумываясь:

- Делай её

с товарища

Дзержинского. -

Другими словами: иди в чекисты, крепи «кулак» и... бей!

В последний год его жизни гипертрофированное самолюбие Маяковского подверглось тяжёлому испытанию. Он устал растрачивать себя в пропагандистских стихах и, как зашоренная лошадь, ходить по одному и тому же кругу. Арсенал изобразительных средств иссяк. Писалось трудно, уровень продукции падал. Он обратился к драматургии. Но пьеса «Баня», на которую он возлагал большие надежды, не удалась (Маяковский это признавал), и постановка её провалилась. На его персональную выставку не пришли товарищи из правительства, несмотря на то, что именные пригласительные билеты рассылались загодя. Это был настоящий удар для Маяковского: «Не доверяют? Не признают?» Он задумал упорядочить личную жизнь, жениться, активно ухаживал одновременно за двумя красивыми женщинами (не та, так эта). Но парижанка Татьяна Яковлева не собиралась ехать в СССР и вышла замуж за другого, а москвичка Вероника Полонская не уходила к нему от мужа. Его (его - Маяковского!) вдрызг высмеяли студенты в Плехановском институте и сорвали выступление. Он изнервничался, перессорился с друзьями и остался в одиночестве. И тогда пришло решение: разом прервать «это всё».

После самоубийства Маяковского Лиля Брик, присвоившая некоторые его любовные посвящения, обратилась с письмом к Сталину, прося помощи в издании книг поэта. Сталин наложил резолюцию, начинающуюся словами: «Маяковский был и остаётся лучшим талантливейшим поэтом нашей советской эпохи». С этой фразы и началось обязательное восхваление Маяковского, она - фундамент его памятника.

Читайте,

завидуйте,

я -

гражданин

Советского Союза.

   («Стихи о советском паспорте», 1929)

Выяснилось: завидовать было нечему.

Ещё до распада Союза девять десятых из написанного Маяковским перестали «работать». Разоблачение культа личности, правдивое изображение жизни страны в литературе, публикации архивных документов опровергли доктринерство Маяковского и обнажили истинную его роль.

Интересно сравнивать посмертную судьбу двух поэтов-современников, наложивших на себя руки: Сергея Есенина и Владимира Маяковского. На Есенина наклеили ярлык «кулацкий поэт», книги его запрещали, за чтение и переписку его стихов - сажали. Маяковского десятилетия насильно вдалбливали в головы не одному поколению. Однако результат воздействия поэтов на читателей прямо противоположный. Есенина любят и читают. За последние годы изданы сотнями тысяч его книги, а не залёживаются, раскупаются. На Маяковского же, по свидетельству работников библиотек, спроса нет. Стоят, пылятся не раскрываемые собрания его сочинений.